![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ole_lock_eyesФотографии заставили меня взглянуть на Питер совершенно по-другому.
Для меня Питер – это, во-первых, сакральное место, связанное с моей запутанной кармой прочно и парадоксально, как жертвенный камень связан с еще не родившимся барашком.
Во-вторых, это не был город перспективы. Это вообще не был город пространства. Это был город квартир, студий, подвалов, клубов, снегопада, дождя и ветра, которые мешали открывать глаза, которые не давали поднять голову. Это был город времени, которое расходовалось неумеренно и неслось с недопустимой скоростью, и город места, которое фокусировалось всегда в одной точке – в районе чьих-то серых или синих глаз.
В-третьих, это был город скорости. Город разрисованных автомобилей, запахов бензина и горелой проводки, город, размагничивающий кассеты и выносящий оперативку из распахнутых от ужаса и любопытства глаз. Это был город, который всегда двигался, который никогда не отдыхал. Город, у которого украли все добрые утра и тихие вечера.
В-четвертых, это был город, в котором не получалось спать, оставаться одному, писать слова. Это был город крошек от печенья, марихуаны и винных пробок в рюкзаке, клочков бумаги, обрывков песен, крошечных предметов, облепляющих любые плоские поверхности в доме, город узких окон, выходящих в соседние квартиры, город парадных, балкончиков, подножек, ступенек, город, лишенный отдохновенных горизонтальных линий. События превращались в слова, музыку и картины, не успев произойти, как будто мы кормили жизнью алчный телевизор, перерабатывающий наши души в прямой эфир.
Это был город музыки и грохота, город, лишенный тишины и нежности, город смешных скандалов и маленьких непрерывных простуд. Город утреннего стыда после случайного секса, после пьяной болтовни, после публичных трипов, город тысячи «первых разов», город мучительных пробуждений неизвестно где, когда отлепляешь щеку от барной стойки, видишь рядом лицо из телевизора, и не понимаешь, на каком ты свете.
Это было место, в котором обычные люди не жили. Мы творили какие-то несусветные бесчинства, безумные и, как мне тогда казалось, веселые, и оставались до поры до времени живы. Чертовы эльфы, мы сводили с ума себя, окружающих и меня заодно. Какое-то странное укушенное черной звездой поколение. Бесконечный трип, гонка за ощущениями, конкурс на самый причудливый жизненный опыт. Пока обдолбанный приятель и его десять товарищей чистили с голодухи единственную картофелину биковским разовым станком, - это было забавно. Когда горло милого бархатного мальчика опасной бритвой располосовал его старый уродливый любовник – стало страшно. (Не надо меня спрашивать, кто еще из моих чудных знакомых умер, что я все это пишу).
Это был город, о котором мне тяжело вспоминать, потому что в него ушло слишком много сил, душевных и физических, слишком много памяти, слишком много меня. Я порвал с ним. Сбежал из него. Я надеюсь, у меня там больше ничего не осталось.
Я не переставал его любить. Но у меня получается любить его только чужими глазами. Мои продуцируют только горячечные ужасы и бесконечные шквалистые воспоминания.
И вот я увидел.
Черное, белое, прямое. Контрастное, прозрачное.
Уравновешенное.
Упорядоченное.
Гармонизированное.
Надежно противостоящее хаосу, порождением которого я являюсь и от которого я бегу.
Я думаю, прошло достаточно много времени. Я думаю, выработался устойчивый иммунитет к провалам в нелепые бездны и натужным инфернальностям.
Я думаю, что мог бы вернуться туда и увидеть его своими – открытыми – глазами.
Автора!
Для меня Питер – это, во-первых, сакральное место, связанное с моей запутанной кармой прочно и парадоксально, как жертвенный камень связан с еще не родившимся барашком.
Во-вторых, это не был город перспективы. Это вообще не был город пространства. Это был город квартир, студий, подвалов, клубов, снегопада, дождя и ветра, которые мешали открывать глаза, которые не давали поднять голову. Это был город времени, которое расходовалось неумеренно и неслось с недопустимой скоростью, и город места, которое фокусировалось всегда в одной точке – в районе чьих-то серых или синих глаз.
В-третьих, это был город скорости. Город разрисованных автомобилей, запахов бензина и горелой проводки, город, размагничивающий кассеты и выносящий оперативку из распахнутых от ужаса и любопытства глаз. Это был город, который всегда двигался, который никогда не отдыхал. Город, у которого украли все добрые утра и тихие вечера.
В-четвертых, это был город, в котором не получалось спать, оставаться одному, писать слова. Это был город крошек от печенья, марихуаны и винных пробок в рюкзаке, клочков бумаги, обрывков песен, крошечных предметов, облепляющих любые плоские поверхности в доме, город узких окон, выходящих в соседние квартиры, город парадных, балкончиков, подножек, ступенек, город, лишенный отдохновенных горизонтальных линий. События превращались в слова, музыку и картины, не успев произойти, как будто мы кормили жизнью алчный телевизор, перерабатывающий наши души в прямой эфир.
Это был город музыки и грохота, город, лишенный тишины и нежности, город смешных скандалов и маленьких непрерывных простуд. Город утреннего стыда после случайного секса, после пьяной болтовни, после публичных трипов, город тысячи «первых разов», город мучительных пробуждений неизвестно где, когда отлепляешь щеку от барной стойки, видишь рядом лицо из телевизора, и не понимаешь, на каком ты свете.
Это было место, в котором обычные люди не жили. Мы творили какие-то несусветные бесчинства, безумные и, как мне тогда казалось, веселые, и оставались до поры до времени живы. Чертовы эльфы, мы сводили с ума себя, окружающих и меня заодно. Какое-то странное укушенное черной звездой поколение. Бесконечный трип, гонка за ощущениями, конкурс на самый причудливый жизненный опыт. Пока обдолбанный приятель и его десять товарищей чистили с голодухи единственную картофелину биковским разовым станком, - это было забавно. Когда горло милого бархатного мальчика опасной бритвой располосовал его старый уродливый любовник – стало страшно. (Не надо меня спрашивать, кто еще из моих чудных знакомых умер, что я все это пишу).
Это был город, о котором мне тяжело вспоминать, потому что в него ушло слишком много сил, душевных и физических, слишком много памяти, слишком много меня. Я порвал с ним. Сбежал из него. Я надеюсь, у меня там больше ничего не осталось.
Я не переставал его любить. Но у меня получается любить его только чужими глазами. Мои продуцируют только горячечные ужасы и бесконечные шквалистые воспоминания.
И вот я увидел.
Черное, белое, прямое. Контрастное, прозрачное.
Уравновешенное.
Упорядоченное.
Гармонизированное.
Надежно противостоящее хаосу, порождением которого я являюсь и от которого я бегу.
Я думаю, прошло достаточно много времени. Я думаю, выработался устойчивый иммунитет к провалам в нелепые бездны и натужным инфернальностям.
Я думаю, что мог бы вернуться туда и увидеть его своими – открытыми – глазами.
Автора!
