Про Рождество и ни о чем
Dec. 24th, 2010 10:03 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ole_lock_eyesЕсли всерьез думаешь, что надо было включить капчу, когда автоответчик в шестой раз сообщает, что в магазине бытовой техники очередные скидки, если пытаешься установить статус «отошел» на городской телефон, если указательный палец ищет кнопку мыши вместо того, чтобы ткнуть в дверной звонок, если начинают сниться цветные эротические сны с участием неантропоморфных юзерпиков жж-френдов и жж-френдив, надо чаще на улице бывать, что ли.
На крыше балкона выросла огромная дилдообразная сосулька. А пока я ходил за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть навеки ее величественные пропорции, она подтаяла и отвалилась сама, открыв не слишком презентабельный вид на мокрую ольху, на мокрый снег, на мокрые тротуары и на мокрых совсем нерождественских прохожих.
Город какой-то мрачноватый и чуточку растерянный – как же, остался без праздника, еще почти две недели ждать, когда можно будет хрустально затаиться и зажигать свечи, и дышать и разговаривать так тихо, чтобы было слышно, как ангел пролетит, и пытаться желать так сильно, чтобы случались чудеса.
А сегодня просто пятница, и вечереет, и все торопятся – кто за покупками, кто в рестораны или еще куда-нибудь, где можно скоротать не слишком праздничный, но все равно праздный вечер. И мне нравится смотреть, как вспыхивают автомобильные фары в подтаивающем снегу, как меняется сигнал светофора, как отражаются в витринах вполне симпатичные пятничные люди.
Так хорошо быть взрослым. Вернее, не так: как хорошо выглядеть, как взрослый, носить в кармане паспорт и всякие документы, дающие тебе право распоряжаться временем и местом. Хорошо выглядеть, как взрослый, притворяться взрослым, но оставаться пятилетним мальчиком, сбивающим сосульки со всех карнизов, до которых способен дотянуться.
Хорошо быть пятилетним мальчиком, который может позволить себе торчать без всякого дела под главной городской елкой, мурлыкать под нос французские песенки из наушников, курить, разглядывать странные игрушки, которые нацепили на елку школьники, бесстыдно пялиться на прохожих, пить густой молочный коктейль из пластикового стаканчика с крышкой и не скучать, пока есть, на что посмотреть, и есть, что курить.
По аллее идет девушка в фиолетовом пальто с таким инфернально скорбным лицом, будто у нее на глазах свершился только что поцелуй в Гефсиманском саду. Ее губы шевелятся, в глазах стоят слезы. Она встряхивает длинными черными волосами, и оказывается, что у нее, как и у меня, наушник в ухе. Нет никакой вселенской тоски: она просто слушает музыку.
Около сугробов мамаши пасут малышей неопределенного пола, которые переваливаются в своих комбинезонах, как пингвины. «Футяка вам бандута? Бдя-тяп-тяп?» - спрашивает у меня самый шустрый в шапочке с отдельно живущим помпоном. «Ситуация под контролем, - отвечаю я ему. – Как только будут новости, я вам сообщу». Ребенок кивает, помпон прыгает вниз, потом вверх, и он ковыляет обратно к снежной куче.
Два подростка в одинаковых черных вязаных шапках обсуждают что-то около киоска, размахивая металлическими баночками с какими-то чудовищными энергетическими напитками. От этих напитков, наверное, у подростков внутренности с благородным синеватым отливом, такие прохладные и скользкие, как устрицы до того, как раковина вскрыта и плоть облита уксусом. Мальчики совсем уж гопники, шумные и глупые, как жеребята, думаю я, но тут тот, что поменьше ростом, взмахивает рукой и, смеясь, выкрикивает: «Время хипстерских революций еще не пришло!»
Хорошо быть пятилетним мальчиком, у которого есть свой собственный взрослый. Взрослый может, если мальчик уже замерз, потушить сигарету и отвести его куда-нибудь, где можно выпить коньячку и съесть чего-нибудь прекрасного, что дома лень готовить и все равно так не получится. Пусть там играет какая-нибудь приджазованная этника, не оскорбляющая ни слуха, ни чувства собственного достоинства. И пусть за соседними столиками сидят люди, которые тоже едят, пьют, курят, шумят и хохочут или наоборот, молча держатся за руки через столик, люди, у которых примерно такой же мусор в головах, как и у меня, люди, у которых есть, как минимум, глаза, как максимум – сердце, люди, которые, в общем-то, такие люди.
И пусть в этом маленьком и таком жарком вечером в пятницу заведении на балконе в курящем зале сидит усталый и все равно неимоверно красивый Jammin'. Пусть он немного щурит измученные монитором фиалковые глаза, листает газету и прикасается пальцами к ножке бокала.
Пусть он сделает вид, что заметил меня, только когда я сниму куртку, пристрою ее на вешалку и усядусь за столик перед ним.
Пусть он мне обрадуется. Скажет: «Как ты тихо подошел!» и аккуратно потрет коленом мое колено под столом вместо рукопожатия. С его ростом ему вечно некуда ноги девать в ресторанах, автобусах, такси, самолетах. Я надену на лицо воздушную улыбку, держа ее за уголки, а потом улыбнусь по-настоящему. Jammin' спросит, правильно ли он сделал, что заказал мне маки с лососем, сыром, крабом и еще какой-то фигней, а я буду отстукивать пальцами на столешнице играющую в моих наушниках музыку, чувствовать запах его Baldessarini Ambre и моего Jean Paul Gaultier Monsieur и табака, кивать и улыбаться. Он вытащит у меня из ушей наушники и спросит, какой мне заказать коньяк и буду ли я кофе.
А потом мы будем ужинать и тихонько разговаривать, и курить не от потребности в никотине, а просто для удовольствия, и пить кофе. И этот вечер, стремительно чернеющий в панорамных окнах, и касание его колена, и деликатное пламя коньяка на языке, и табачный дым, и все мои внутренние сокровища я не променяю ни на самые удивительные путешествия, ни на самый роскошный покой. Я складываю рамку из растопыренных пальцев, чтобы зафиксировать мгновение, как на фотоснимке.
А потом внизу наберется шумная компания каких-то пузатых одноклассников 1987 года выпуска, уже часа полтора заказывающая водку к суши, и начнет перекрикивать музыку, и я устану, и скажу: «Пойдем домой. Сегодня Рождество – правильное Рождество, а не со сбитыми настройками, так пойдем и нарядим дома елку. Зажжем лампочки и будем под ней ждать Санту. Или от Бога выспятка…» И будет так.
С Рождеством всех, у кого сегодня Рождество!
И вот еще что.
Викуся, моя Девица сняла для тебя клестов, которые при виде меня ведут себя, как паршивые глюки, рассеиваясь в сумеречном воздухе. Но на самом деле клесты – самые настоящие. Хотя они и не клесты вовсе, а, как мне правильно подсказали, свиристели. Короче, глючная птаха.
Музыка, которая сделала этот вечер:
На крыше балкона выросла огромная дилдообразная сосулька. А пока я ходил за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть навеки ее величественные пропорции, она подтаяла и отвалилась сама, открыв не слишком презентабельный вид на мокрую ольху, на мокрый снег, на мокрые тротуары и на мокрых совсем нерождественских прохожих.
Город какой-то мрачноватый и чуточку растерянный – как же, остался без праздника, еще почти две недели ждать, когда можно будет хрустально затаиться и зажигать свечи, и дышать и разговаривать так тихо, чтобы было слышно, как ангел пролетит, и пытаться желать так сильно, чтобы случались чудеса.
А сегодня просто пятница, и вечереет, и все торопятся – кто за покупками, кто в рестораны или еще куда-нибудь, где можно скоротать не слишком праздничный, но все равно праздный вечер. И мне нравится смотреть, как вспыхивают автомобильные фары в подтаивающем снегу, как меняется сигнал светофора, как отражаются в витринах вполне симпатичные пятничные люди.
Так хорошо быть взрослым. Вернее, не так: как хорошо выглядеть, как взрослый, носить в кармане паспорт и всякие документы, дающие тебе право распоряжаться временем и местом. Хорошо выглядеть, как взрослый, притворяться взрослым, но оставаться пятилетним мальчиком, сбивающим сосульки со всех карнизов, до которых способен дотянуться.
Хорошо быть пятилетним мальчиком, который может позволить себе торчать без всякого дела под главной городской елкой, мурлыкать под нос французские песенки из наушников, курить, разглядывать странные игрушки, которые нацепили на елку школьники, бесстыдно пялиться на прохожих, пить густой молочный коктейль из пластикового стаканчика с крышкой и не скучать, пока есть, на что посмотреть, и есть, что курить.
По аллее идет девушка в фиолетовом пальто с таким инфернально скорбным лицом, будто у нее на глазах свершился только что поцелуй в Гефсиманском саду. Ее губы шевелятся, в глазах стоят слезы. Она встряхивает длинными черными волосами, и оказывается, что у нее, как и у меня, наушник в ухе. Нет никакой вселенской тоски: она просто слушает музыку.
Около сугробов мамаши пасут малышей неопределенного пола, которые переваливаются в своих комбинезонах, как пингвины. «Футяка вам бандута? Бдя-тяп-тяп?» - спрашивает у меня самый шустрый в шапочке с отдельно живущим помпоном. «Ситуация под контролем, - отвечаю я ему. – Как только будут новости, я вам сообщу». Ребенок кивает, помпон прыгает вниз, потом вверх, и он ковыляет обратно к снежной куче.
Два подростка в одинаковых черных вязаных шапках обсуждают что-то около киоска, размахивая металлическими баночками с какими-то чудовищными энергетическими напитками. От этих напитков, наверное, у подростков внутренности с благородным синеватым отливом, такие прохладные и скользкие, как устрицы до того, как раковина вскрыта и плоть облита уксусом. Мальчики совсем уж гопники, шумные и глупые, как жеребята, думаю я, но тут тот, что поменьше ростом, взмахивает рукой и, смеясь, выкрикивает: «Время хипстерских революций еще не пришло!»
Хорошо быть пятилетним мальчиком, у которого есть свой собственный взрослый. Взрослый может, если мальчик уже замерз, потушить сигарету и отвести его куда-нибудь, где можно выпить коньячку и съесть чего-нибудь прекрасного, что дома лень готовить и все равно так не получится. Пусть там играет какая-нибудь приджазованная этника, не оскорбляющая ни слуха, ни чувства собственного достоинства. И пусть за соседними столиками сидят люди, которые тоже едят, пьют, курят, шумят и хохочут или наоборот, молча держатся за руки через столик, люди, у которых примерно такой же мусор в головах, как и у меня, люди, у которых есть, как минимум, глаза, как максимум – сердце, люди, которые, в общем-то, такие люди.
И пусть в этом маленьком и таком жарком вечером в пятницу заведении на балконе в курящем зале сидит усталый и все равно неимоверно красивый Jammin'. Пусть он немного щурит измученные монитором фиалковые глаза, листает газету и прикасается пальцами к ножке бокала.
Пусть он сделает вид, что заметил меня, только когда я сниму куртку, пристрою ее на вешалку и усядусь за столик перед ним.
Пусть он мне обрадуется. Скажет: «Как ты тихо подошел!» и аккуратно потрет коленом мое колено под столом вместо рукопожатия. С его ростом ему вечно некуда ноги девать в ресторанах, автобусах, такси, самолетах. Я надену на лицо воздушную улыбку, держа ее за уголки, а потом улыбнусь по-настоящему. Jammin' спросит, правильно ли он сделал, что заказал мне маки с лососем, сыром, крабом и еще какой-то фигней, а я буду отстукивать пальцами на столешнице играющую в моих наушниках музыку, чувствовать запах его Baldessarini Ambre и моего Jean Paul Gaultier Monsieur и табака, кивать и улыбаться. Он вытащит у меня из ушей наушники и спросит, какой мне заказать коньяк и буду ли я кофе.
А потом мы будем ужинать и тихонько разговаривать, и курить не от потребности в никотине, а просто для удовольствия, и пить кофе. И этот вечер, стремительно чернеющий в панорамных окнах, и касание его колена, и деликатное пламя коньяка на языке, и табачный дым, и все мои внутренние сокровища я не променяю ни на самые удивительные путешествия, ни на самый роскошный покой. Я складываю рамку из растопыренных пальцев, чтобы зафиксировать мгновение, как на фотоснимке.
А потом внизу наберется шумная компания каких-то пузатых одноклассников 1987 года выпуска, уже часа полтора заказывающая водку к суши, и начнет перекрикивать музыку, и я устану, и скажу: «Пойдем домой. Сегодня Рождество – правильное Рождество, а не со сбитыми настройками, так пойдем и нарядим дома елку. Зажжем лампочки и будем под ней ждать Санту. Или от Бога выспятка…» И будет так.
С Рождеством всех, у кого сегодня Рождество!
И вот еще что.
Викуся, моя Девица сняла для тебя клестов, которые при виде меня ведут себя, как паршивые глюки, рассеиваясь в сумеречном воздухе. Но на самом деле клесты – самые настоящие. Хотя они и не клесты вовсе, а, как мне правильно подсказали, свиристели. Короче, глючная птаха. Музыка, которая сделала этот вечер:
