Новая луна апреля
Jan. 25th, 2007 05:29 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ole_lock_eyesНа прошлогоднем настольном календарике первый месяц нового года лежит кубиком, на новом календаре он вытянут в строку и тянется, пугая недискретной линейной бескомпромиссностью, бесцветной принципиальностью. Я нижу дни на пальцы, как низал бы тяжелые кольца, желтые трофеи, будь я скифским князем.
Двадцать четвертого январеля этого года мне, единственному на холодном поле моего осязания, избранному, the One, явился во всем блеске и великолепии своем счастливый Господь.
Лирическое отступление: я плелся, храня сонное тепло под лохматым пальто, по продуваемой всеми ветрами дамбе, плелся от пафосного кардиоцентра
домой. А дома постель разобрана, пахнет теплым молоком дочкиного завтрака и грейпфрутовым эхом Jammin'ова одеколона. Jammin', между прочим, известно чем занимается: в негуманной Москве разглядывает около ФСО чиновников, укомплектованных такими гуттаперчевыми мальчиками, что никому и в голову не придет, что это их сыновья, ну, или на худой конец, племянники.
Так что дома я один, и чай пью, потому что хочется пить, а не посидеть за одним столом. Дома слова, попрятавшиеся по углам, осторожно выползают на свет, шепчут сами себя в мои уши, пока их не спугнет звон телефона (Мама: «Мы тут решили суши заказать, как ты думаешь, пусть прямо в палату привезут или сказать им, чтобы на пост медсестры принесли? И как эта горчица их называется?») или будильник, призывающий забирать ребенка из школы.
И стоит мне оказаться одному молчащим, одному, когда не надо разжимать губы и с кем-то обмениваться фразами, как я пестую нежно мое вынужденное неглубокое одиночество, чтобы можно было избавляться от слов, как избавляются от лишнего веса. И потому я открыт для откровений.
О чем я?
Мне явился Господь.
Он приподнял край облачного одеяла, ватного, серого, комкастого, и такого нездорового, что впору шлёпнуть на самом ободранном облаке синий штамп «Городская больница №4». Из-под туч, которые час спустя будут спешно метать запоздалый снег, Он посмотрел мне в близорукие глаза истинным своим ликом – полосой чистого целомудренного света, столь яркого, столь теплого, что распахнулось двойное дно кислого неба и выплыли сияющие золотом скалы, и море, и блестящие рыбины, и изумруды и яхонты Хвостовского города над небом.
Немедленно восторженным хором поющих ангелов отозвались на расплескавшееся сияние ослепшие от утреннего залпа из всех орудий многоэтажные окна, растерянные, счастливые, дивно прекрасные на сине-сером утреннем шёлке.
Вечером приедет пахнущий поездом Jammin' и будет дышать тепло в мою щеку. И, сколько бы ни сыпал снег и ни пятился за ноль градусов оконный термометр, я никогда, слышите, никогда не поверю, что это – не очевидно наставший, неминуемый, неизбежный Апрель.
Двадцать четвертого январеля этого года мне, единственному на холодном поле моего осязания, избранному, the One, явился во всем блеске и великолепии своем счастливый Господь.
Лирическое отступление: я плелся, храня сонное тепло под лохматым пальто, по продуваемой всеми ветрами дамбе, плелся от пафосного кардиоцентра
домой. А дома постель разобрана, пахнет теплым молоком дочкиного завтрака и грейпфрутовым эхом Jammin'ова одеколона. Jammin', между прочим, известно чем занимается: в негуманной Москве разглядывает около ФСО чиновников, укомплектованных такими гуттаперчевыми мальчиками, что никому и в голову не придет, что это их сыновья, ну, или на худой конец, племянники.
Так что дома я один, и чай пью, потому что хочется пить, а не посидеть за одним столом. Дома слова, попрятавшиеся по углам, осторожно выползают на свет, шепчут сами себя в мои уши, пока их не спугнет звон телефона (Мама: «Мы тут решили суши заказать, как ты думаешь, пусть прямо в палату привезут или сказать им, чтобы на пост медсестры принесли? И как эта горчица их называется?») или будильник, призывающий забирать ребенка из школы.
И стоит мне оказаться одному молчащим, одному, когда не надо разжимать губы и с кем-то обмениваться фразами, как я пестую нежно мое вынужденное неглубокое одиночество, чтобы можно было избавляться от слов, как избавляются от лишнего веса. И потому я открыт для откровений.
О чем я?
Мне явился Господь.
Он приподнял край облачного одеяла, ватного, серого, комкастого, и такого нездорового, что впору шлёпнуть на самом ободранном облаке синий штамп «Городская больница №4». Из-под туч, которые час спустя будут спешно метать запоздалый снег, Он посмотрел мне в близорукие глаза истинным своим ликом – полосой чистого целомудренного света, столь яркого, столь теплого, что распахнулось двойное дно кислого неба и выплыли сияющие золотом скалы, и море, и блестящие рыбины, и изумруды и яхонты Хвостовского города над небом.
Немедленно восторженным хором поющих ангелов отозвались на расплескавшееся сияние ослепшие от утреннего залпа из всех орудий многоэтажные окна, растерянные, счастливые, дивно прекрасные на сине-сером утреннем шёлке.
Вечером приедет пахнущий поездом Jammin' и будет дышать тепло в мою щеку. И, сколько бы ни сыпал снег и ни пятился за ноль градусов оконный термометр, я никогда, слышите, никогда не поверю, что это – не очевидно наставший, неминуемый, неизбежный Апрель.
